Десятая русская армия в это время состояла из четырех корпусов: 3‑го армейского, 3‑го сибирского, 20‑го и 26‑го армейских корпусов. Группировка немецких сил на нашем правом фланге происходила под завесой кавалерии почти незаметно. Немцы сосредоточили на флангах большие силы, состоявшие частью из новых наборов, частью из сборных частей, переброшенных с западного фронта. Всей этой группой четырех армий (Эйхгорн, Бейлов, Фальк, Лицман и отдельных отрядов императора Вильгельма (против Лыка), Бутлера и кавалерии генерала N. командовал генерал Гинденбург (см. схему № 1)[2].
Несмотря на тревожные донесения наших летчиков, у нас все было по-старому, продолжалось «окопное сиденье», новые части к нам не прибывали, число верст на каждый полк по фронту нисколько не уменьшалось… Наоборот, в это время все распоряжения и приказы высшего начальства дышали мирной жизнью казармы: то и дело объявлялось об устройстве нар в окопах, о резке порций, об отхожих местах и т. п. Сведений о том, что делается у противника, к нам в окопы совершенно не поступало; только из штабов доходили слухи, а между тем мы сами, своей недалекой разведкой, узнавали, что немцы что-то готовят на нашем фронте и готовят в широком масштабе… Наконец нам подтвердили это и захваченные в плен два немецких поляка, отправленные нами в штаб корпуса.
Особенно участились в это время полеты к нам немецких аэропланов; они все чаще и смелее забирались к нам в тылы, сбрасывая бомбы на наши штабы, небольшие резервы и артиллерийские парки, а иногда и на наши передовые окопы.
Какое неприятное чувство вызывало у нас появление и звук мотора высоко летящего над нами немецкого аэроплана! Хотя у нас в то время и не было зенитных орудий для стрельбы по аэропланам, и немцы это знали, но все-таки их авиаторы не решались спускаться ниже, и поэтому бросаемые ими с большой высоты в окопы бомбы редко попадали в цель. Гораздо хуже были эти взрывы для тех штабов и парков, которые помещались в домах: убитых и раненых там бывало больше.
Наконец, 26 января дошло до нас официальное сообщение о прорыве немцами левого фланга нашей Десятой армии у города Бяла.
О дальнейших событиях, походах, боях и гибели Уфимского полка и всего 20‑го корпуса я пишу, придерживаясь хронологии полкового дневника боевых действий.
Здесь не могу не вспомнить странное, прямо чудесное явление (около того времени) блестящего креста на небе. В один зимний поздний вечер, когда солнце давно уже зашло, солдаты обратили мое внимание на необыкновенно яркие темно-красные полосы на северо-восточной части неба. Полосы эти переливались, словно дрожали, вспыхивая еще более ярким красным светом, как это бывает летом после грозы («сполохи») и неожиданно из этих полос определенно образовался яркий крест, посиял багровым светом и исчез! За ним исчезли и полосы. Небо стало опять темным…
Виденье этого креста, да еще в стороне России (замеченное многими на фронте), дало повод говорить, что это значит?! Были разные предсказатели, но большинство объяснило это явление креста на небе будущей нашей победой над немцами: «Сим победиши!» На самом деле это не сбылось: крест – символ спасения, но и вместе – страдания! По крайней мере, нам, уфимцам, и вообще 20‑му корпусу крест этот возвестил тяжкие страдания!
27 января около десяти часов утра по телефону было передано приказание начальника дивизии генерал-лейтенанта Джонсона о готовности обозов к отступлению и о возможности отхода всей Десятой армии с занимаемых позиций. Указаны тыловые пути. О времени отступления указаний нет, но сказано, что надо быть готовым к нему во всякое время, даже и днем.
28 января в двенадцать часов дня новой телефонограммой отменялось отступление. Приказано командиром корпуса генералом Булгаковым «держаться на занимаемых позициях во что бы то ни стало»!
В это время немцы (армия генерала Эйхгорна) вступили в бой с 3‑й кавалерийской дивизией на нашем правом фланге, обошли ее с севера и заставили отступить.
3‑й корпус (генерал Епанчин, бывший директор Пажеского корпуса), не выдержав подхода противника, не известив соседний наш 20‑й корпус, быстро отошел на Вержболово и Ковно, обнажив таким образом правый фланг 20‑го корпуса (схема № 1).
В 4 часа дня последовал новый у нас приказ об отходе с позиций. Благодаря противоречивым приказаниям свыше то об отходе, то об удерживании позиций, получилось в тыловых частях, в особенности в обозах, – замедление с выступлением, почему впоследствии обозы и тормозили отход строевых частей.
Во исполнение приказа об отступлении наш полк должен был, снявшись с Даркеменской позиции, перейти и занять позицию у Тольмилькемена. (Для ориентировки рекомендуется карта Восточной Пруссии, масштаб 1:300 000, листы 55–56.)
Порядок движения с позиции командиром полка был организован таким образом: к девяти часам вечера в деревне Ваннагинен к штабу полка приказано собраться 2‑му и 4‑му батальонам с пулеметами, оставив на позиции для прикрытия отступления от каждого взвода по восемь человек и полевые караулы, при одном офицере на батальон. Это прикрытие держит огонь до тех пор, пока противник не насядет в превосходных силах. Из офицеров остались на позициях подпоручики Попов и Жук и прапорщик Криницын.
3‑й батальон с пулеметами должен был отойти на деревню Даркемен и там ожидать полк. 1‑й батальон, бывший в дивизионном резерве, еще в девять часов утра выступил в деревню Шестокен и поступил в распоряжение командира 108‑го Саратовского полка полковника Белолипецкого – начальника арьергарда.
Немцы, словно догадываясь о нашем намерении отойти с позиции, в сумерки открыли по всему фронту 20‑го корпуса сильный артиллерийский огонь, а в более важных в тактическом отношении пунктах перешли в наступление. Но, встреченные нашим метким ружейным и пулеметным огнем, а в некоторых местах и штыковым боем, были отброшены с огромными потерями. Здесь я говорю о нашей 27‑й дивизии (3‑го полка), что отмечено и немецкой военной печатью того времени (см. книгу «Winterschlacht in Mazuren»).
Как только стемнело, роты снялись со своих позиций под прикрытием огня остающихся частей, собрались в батальоны и двинулись к деревне Ваннагинен.
Немцы продолжали наседать на оставшиеся прикрытия. В этот день они совершенно прорвали фронт 56‑й пехотной дивизии на участке Спуллен – Генкишкен. Положение создавалось весьма тревожное. Нужно было скорее занять тыловую позицию у Тольмилькемен, чтобы немцы не могли на наших плечах ворваться в нее. Крайне неприятные часы и минуты провели мы у Ваннагинена, слыша отголоски боя у Даркемена, пока не прибыл 105‑й пехотный Оренбургский полк. Начальник колонны генерал-майор Беймельбург (наш бывший командир полка), только дождавшись его, повел колонну к Тольмилькемену через Даркемен – Вальдаунабель.
Дорога была невероятно тяжелая. Последние дни шли снежные бураны и нанесли массу снега, образовав «пробки» в шоссейных выемах.
Полотно железной дороги было занесено, и движение поездов прекратилось еще с 26 января. В снежных заносах тонули орудия, повозки. Люди, сами измученные тяжелой дорогой, увязая по колено в рыхлом снегу, тащили и то, и другое по снежным сугробам на собственных плечах. Там, где лошади не могли тащить, выступали на сцену силы человека и побеждали стихию. Борьба была невероятная! Начавшаяся с вечера снежная метель к полночи превратилась в настоящую снежную бурю. Масса песку и снега секла и жгла лица и руки, а ураганный ветер прямо сбивал с ног измучившихся людей, пронизывая их своим ледяным дыханием.
Все это, вместе с сознанием оставления без боя укрепленной позиции, породило тяжелое моральное состояние в течение этой мучительной ночи.
29 января. В Тольмилькемен полк прибыл в семь часов утра и занял указанные в приказе по дивизии позиции 3‑м и 4‑м батальонами, а 1‑й и 2‑й батальоны составили дивизионный резерв, став в деревне Гросс-Повгаллен. Между прочим, моей роте достался отлично устроенный редут с двухъярусной обороной, крытыми ходами сообщения, проволочными заграждениями, помещением для отдыха с железными печками и нарами и даже окнами! Обстрел был великолепный! Как мы мечтали у Даркемена о такой сильной и благоустроенной позиции!
Вправо от нашего полка занимал позицию 108‑й полк, влево – 105‑й полк (два батальона), штаб полка расположился в деревне Повгаллен. В районе этой деревни была расположена и артиллерия. До трех часов дня о противнике ничего не было слышно. В начале четвертого часа дня на фронте 3‑го батальона обнаружена была разведка противника (пешая и конная), но, встреченная ружейным и пулеметным огнем, рассеялась.
С семи часов утра и до четырех часов дня мы, без отдыха, заняты были очисткой окопов от громадных сугробов снега. Офицеры и солдаты после тяжелого ночного похода мечтали, окончив эту работу, отдохнуть в удобных окопах… но около 4½ часов дня был получен приказ о дальнейшем отступлении на Нассавен, где приказано занять позицию фронтом на север, левым флангом у Нассавена (включительно), а правым у Гросс-Кальвейтшен (включительно). С каким сожалением покидали мы, усталые и голодные, Тольмилькеменскую позицию!
